–     И что молодое поколение нашел в них, не понимаю. Это же не свадьба, а какое – то шоу, которую каждый божий день показывают в квадратном ящичке. – Телевизор в понимании Агабаджи являлась именно такой вещью, с подобным описанием. - А ты видел, что вытворял там этот усатый певец – паяц? Разве подобает такому мужику в рассвете сил, так себя вести при людях? Ну, просто шут гороховый. Ну и с того, что люди дают тебе много денег, да будут эти деньги прокляты, если из-за них можно выкарабкаться на стол, в которым ты обедаешь? Там же хлеб, благодать наша. Да и не подобает же мужику в таких летах, стать отставной козой барабанщика. И ты тоже хорош, нашел место меня усиживать. От шума этих чёртовых усилителей, у меня чуть перепонки не лопнули. А сейчас такое ощущение, что весь ансамбль  барабанить по моей башке. Из-за трезвона аппаратуры невозможно было услышать даже лепетание рядом сидящего соседа. И потом, надо же иметь совесть, чтобы укоризненно упрекать гостей в том, что они пытаются изо всех сил перекрикивать гул техники. А для того, чтобы понять положение людей, когда те встречаются друг с другом только на свадьбах и на похоронах и потому пытаются выговориться, не требуется пытливости ума. Да ладно. Ты лучше объясни-ка мне. А что эти молодые вытворяли  в конце свадьбы? – спросила Агабаджи, с интересом ожидая ответа внука. Тогрул поднимался по лестнице в раздумье и потому, он, не понимая вопроса бабушки, вынужден был ее расспросить:

–     Ты это о ком?

–     Ну, конечно же, о тех, которые, прилипнув, друг к другу подобно сороконожкам, дружно куда – то шагали. – Сказала Агабаджи, излагая свою мысль. Тогрул, удивляясь остроумию бабушки, ответил:

–     Ясненько, бабуля, но это не «сороконожка», а «паровоз».

Слова Тогрула не вызвали у старой женщины никакой иронии, чего и стоило ожидать. Она заговорила вполне серьёзным тоном;

–     Вот и дожили мы с тобой до идиотизма. «Паровоз». Скажи спасибо, что еще не «Тепловоз». Для полного впечатления надо было бы трубу себе прицепить. А для разнообразия, немножечко погудеть. Скажи-ка ты мне на милость, а куда же подевались наши национальные танцы?

–     Ну, пойми же, бабуля, молодым это совсем неинтересно. – Сказал Тогрул, пытаясь оправдать своих сверстников, но Агабаджи настояв на своём, спросила:

–     А «паровоз» интересен? Да что же в нем занятного? Держась друг за друга куда – то топают, даже не стоит выяснить куда. Ну, чем же плох наш «Тэрэкэмэ», «Гайтаги», «Кочели», «Назиля» или хотя бы «Мирзейи» от этого «локомотива», у которого негде ни видать рельсов? Хоть бы поплясали «Йаллы^[1]», и то приятно смотреть. Ну, где же наши обычаи, наши моральные ценности, и вообще человечность, в конце - концов? А может, они тоже вышли из моды, точно так же, как наши песни и мугамы? А может, наши народные песни и вправду не достойны почета по сравнению с этими банальными мелодиями? – в это время Агабаджи почувствовала, что внук бродит в другом мире: - Между нами, - намекнула она, - а ты всю свадьбу глаз не сводил от двоюродной сестры невесты, надеюсь, она хотя бы по твоему вкусу?

–     Тебе показалось. - Ответил Тогрул, поднимая глаза в смущенном виде.

–     А вот и не почудилось. У твоей бабушки хоть со слухом и зрением не все в порядке, но такие вещи, слава Аллаху, она еще в состоянии отличить. Так что, не упирайся и хотя бы в этот раз попытайся удостоится её внимания. А то, как подумаю о твоей старости, так и мурашки по коже. – Тогрул не смог увиливать от слов Агабаджи. Нельзя же отвергать святую истину. Действительно, кузина невесты приглянулась Тогрулу. Но он предпочёл умалчивать об этом, дабы не перешагнуть ту грань, которая стояла между бабушкой и внуком в вопросах морали и этики. А спустя неделю, Тогрул встретился с девушкой с помощи Атабалы. После этой встречи напоминающей ему гром на ясном небе, он решил навсегда проститься с холостяцкой жизнью.  Благая весть о скорой женитьбе обрадовала бабушку до того, что она не находила просто крыльев, чтобы взлететь от радости в высь. Она, поцеловав Тогрула в лоб, заговорила сквозь слёзы:– Ну, слава Аллаху, что, наконец – то образумился. Вот поговорю я твоей тетушкой, и пойдем посватать эту обаятельную девушку для тебя.….,- Улыбка бабушки предвещала о её согласии на скорую свадьбу… и потому, Тогрул с Лейлой не стали ждать долго. Через месяц – другой, они сыграли свадьбу. Бабушка, потеряв голову от счастья, не знала даже с кем делить свою радость. Настал день возрождения долгожданной мечты старой женщины…

***

Коренное различие между привычками и образом жизни невесты и Агабаджи часто приводили к мелким ссорам и разногласию, чего больше всех не желала глава семьи и потому она всякий раз старалась избежать подобных неурядиц. Казалось, что появлением невестки в доме, Агабаджи лишилась права голоса, в результате чего она пыталась воздержаться от «суемудрых» комментарий, к чему она привыкла столь долгие годы. Она ни разу не жаловалась внуку, чтобы не создать ненужных проблем для Тогрула. Она предпочитала молчать даже тогда, когда в её адрес летели язвительные слова невестки. В скором времени, Агабаджи предстояла пережить следующую потерю, с чем она никак не могла смириться. Руководство строительной компании приступила к переселению соседей из старого двора. Претензии и возражения бабушки Агабаджи встретили с ещё сильным сопротивлением:

–     Эй, старушка, мы столько денег вложили на этот проект, а ты собралась сорвать нашу работу? – заявили налётчики, - Тебе лучше по – хорошему уйти, мы все равно, даже без твоего разрешения, привезем бульдозер и разрушим все эти камни. Так что, не ставь себя в худшее положение. Возьми то, что тебе предлагают. В противном случае, и его не увидишь. – Но бессильная женщина - Агабаджи отозвалась на такую невежливость проклятием.

–     Да покарает вас Аллах, мало того, что претендуете на мою землю, мало того, что не даете нам крова, еще и угрожаете полноправной хозяйке дома? – это было своего рода нападением на явление по имени несправедливость и в конце - концов, Агабаджи была вынуждена поднять флаг смирения, пожалев себя и внука, который всеми силами старался продать старый двор и переселиться в роскошные хоромы. В тот миг, когда старая женщина, покоряясь судьбе и покидая родной двор, где-то в глубине души верила скорому возвращению. Она заплакала горькими слезами только тогда, когда наконец-то поняла и приняла боль потери родного очага. И потому, Агабаджи долго не могла продвинутся с места, с горечью оглядываясь назад, той единственной, которая хранила в себе, в своих стенах память о муже. Затем она долго оглядывала родимый дворик, которого она покинула трепетными шагами. Продавая свой родимый очаг, она словно предавала те далёкие и приятные воспоминания о муже, которых она лелеяла в душе с трепетом и с неугасаемой любовью. Она чувствовала себя предателем. Долгое время Агабаджи ходила в новой квартире тенью, в чемоданном настроении. Душевное состояние бабушки беспокоило внука:

–     Бабуля, ну зачем ты так тужишь из – за какой - то глыбы камней? – настоятельно спрашивал внук, пытаясь успокоить старую женщину. - Ну, тебе же не пришлось там отставить своих родных. Не остались же мы в конечном результате на улице, слава богу, есть куда сунуть свою головку. 

Но подобные слова не вызывали никакого утешения. Она каждый раз повторяла с глубокой печалью.

–   Ошибаешься, внучок, ох, как ошибаешься. Оставила я там свое прошлое, понимаешь, столько лет там прожила, думала, что помру в окружение своих воспоминаний, а эти заразы лишили мне и этой радости. Ведь женщина до гробовой доски не должна покидать очаг своего мужа, и лишь в конце жизненного пути, поменять свой родной дом на могилу. Да и не в этом дело. Что я? Мне и уголка предостаточно. Все равно одна нога у меня здесь, одна нога там. Рано или поздно переберусь в мир иной. На самом деле, мне тебе жалко. Боюсь я, а страшусь я того дня, когда тебе, возлагавшему свою надежду на эту комнату в кармоносребе, не пришлось пережить гору лишений. А из них самое страшное, это лишения куска хлеба. Боюсь, как бы тебе не пришлось выдержать испытание хлебом насущным. Ведь голод – страшный фактор и  кому же не мне знать, что это такое. Как бы тебе вдогонку за хорошей жизнью, не пришлось завлечься к самому дну. Ведь в таких людей, каковыми являются эти олигархи, не стоит даже полагаться. Они ищут себя выгоду, а о бедняках им даже некогда думать. Я вас понимаю, вы, молодые, видите во всей новизне только плюс, но ты не в том положении, чтобы принять на себя такую обузу – оплатить кредит и без того сложной обстановке. 

Через некоторое время, у Тогрула появился на свет сын. Рождение правнука не могло не повлиять на расстроенное душевное состояние прабабушки. Появление в доме младенца, сумела оживить ее и она словно воспрянула духом. Но и эта радость длилась недолго. Новорождённый правнук оказался плаксивым, отчего родители оказывали ему много внимания и всячески потакали его желаниям. Через год в доме организовали праздник в связи с днём рождения любимого чада. Тогрул решил отметить в день годовщины сына и своё новоселье. А может, день рождения ребёнка просто - напросто послужило поводом для веселья и пиршества.  Во главе стола сидел Тогрул. Всем было весело. Но через доли секунд последовала неприятная сцена, удручающе влияющий на гостей. Маленький Талех, сидя на коленках матери, просился к бабушке. Лейла, увидев беспокойство мальчика, захватила со стола оловянную ложку и передала её ребёнку, чтобы как – то утихомирить малыша.

–     Доченька, не давай малышу ложку. Ведь поломает же. – Предупредила Агабаджи настойчиво, просьба, которой показалась Тогрулу слишком назойливым.

–     Ну и пусть! В кухни полным – полно ложек, в худшем случае, возьмешь одну. Но если оно тебе так по душе, то лучше спрячь его куда – то подальше, например, под подушку. Достала же ты нас с этой ложкой, ох, как достала! – невеста, нервозно отняв у ребёнка оловянную ложку, помятой младенцем, собиралась передать её свекрови, как вдруг она разломилась пополам. Старушка, взглянув на физиономию невесты спокойным, но в то же время пронзительным взглядом, встала на ноги:

–     Ты права, доченька, я тоже ненужный хлам, тоже ни на что не гожусь. Что поделаешь, мы оба, дряхлая старушка с этой ложки так и не смогли вписаться в вашу новую жизнь, – сказав Агабаджи, удалилась в свои покои, оставляя гостей без внимания. Гости смотрели друг на друга с удивлением. Тогрул сильно расстроился и в то же время, ему стало стыдно перед многоуважаемыми гостями. Слепая и непонятная любовь бабушки к оловянной ложке, вызывало у Тогрула чувство злобы и гнева. Для Тогрула, искавшего путей полной блокировки этой злободневной темы, поломка ложки стало спасением. На этот раз, Тогрул не собирался утешить старую бабушку. Только после ухода гостей он, вспомнив о пожилой женщине, решил зайти к ней и поговорить, объясняя ей глупость той ситуации, которую она зачинила в разгаре пира. Во время праздника, Тогрул радовался лишь тем тостам, которых раздавали гости в честь сына. Он побеспокоил бабушку лишь к двенадцати ночи. Тогрул наклонился к Агабаджи и несколько минут в подобном положении оглядывал ласковое лицо бабули в морщинках. А когда он прикоснулся к руке Агабаджи, напоминающей больше всего клубка, чем узелка мышц, ее рука опрокинулась в сторонку..….Спустя несколько часов, омывальщик мёртвых, занимаясь смыванием Агабаджи и с силой открывая разжатую руку мёртвой в кулаках, наткнулся на странную вещь, от чего его удивление было безграничным. Поломанная оловянная ложка! А во время поминок Тогрул, неожиданно став свидетелем разглашения истории поломанной оловянной ложки, - непонятного пристрастия бабушки, - наконец - то нашёл долгожданного ответа на свои вопросы, накопленных в течение долгих лет.

–     Очень стойкая и мужественной же была наша Агабаджи, да будет земля ей прахом. Столько пережила на своем лету, а на свою тяжелую судьбу ни разу не жаловалась. Я, как его самая близкая подруга, самолично стала свидетелем её страданий. Оставшись одно - одинешенько на этом белом свете, она перенесла все тяготы жизни в своих хрупких плечах. Одна, с лишениями вырастила своего единственного сына. Им пришлось вместе пройти всю войну, я же в те времена часто ее навешала. Здесь самое интересное было то, что она всякий раз во время обеда вытаскивала из своего кармана какую – то ложку, кажется, оловянную. Как потом мне удалось выяснить, это ложка была смастерена его же мужем. Бедняга, после того, как советская власть отняла у него все его сбережение и после того, как он окончательно разорился, человек решил заниматься мастерством, чтобы как – то прокормить свою семью. Он бы всего выдержал, потому что, как тогда говорили все его знакомые, был очень благородным человеком. А когда начали его укорять, что мол – «на кого тебе пришлось превратиться», он все время твердил: «Ну и что, что обанкротился купец Сейидага, не побоится он никакого труда, как-нибудь выберется, и благодать от дозволенного заработка не даст ему голодать». Но слухи о том, что их, скорее – всего, будут высылать в холодные края как семью «кулака», его окончательно сломал, а то бы он еще дожил до сотни лет, таким крепким был усопший наш Сейидага. После его кончины Агабаджи пришлось много горе повидать на своём веку, её начали преследовать, допрашивать, в общем, у неё даже не осталось сил, чтобы  защищаться. А потом, вдруг нагрянула война. В те годы голода и тревоги, оловянная ложка, которую она сберегла, как память о покойном муже, превратилась в единственную радость этой неполной семьи. Вот поэтому она так и была к нему привязана, а тогдашнее времена, этой вещи радовался и ее сын. Ведь его присутствие в доме предвещала о  достатке  в еде. Вы бы видели, как горели глаза у маленького Керимагы, когда она вытаскивала эту ложку из своего кармана. Даже когда не стало её сына, оно стало единственной утешением, единственной надеждой для бедной женщины. Все родные ее покинули, а эта ложка оставалась для неё дорогим предметом до сегодняшнего дня. Наверное, она скрыла все это от Тогрула, небось, подумала, что принесет этим еще больше огорчения своему чаду. Видимо, не захотела она того, чтобы он был осведомлен о бедах, постигших ее в молодости. Ведь она была женой богатого купца, наверняка гордость ей не позволила, чтобы внук узнал о ее мучениях и недостатках. Вот и решила промолчать старушка об этой грустной истории до гроба. Великодушная и стойкая же была наша Агабаджи, царь ей небесное. Аминь!

Разве имело значение позднее раскаяние после подобного признания? Может, Тогрул упрекал себя в небрежном отношении к той оловянной ложке, которую он должен был хранить как некую память об отце и бабушке? Возможно, в этих словах кроилась какая-то доля истины. Но осознание другой, более горькой и пытливой истины была невыносимой. Он хоть и поздно, но все же осознал, что люди порой обижают любимых и дорогих им людей из-за тех вещей и причин, которые, по сути, им в дальнейшем кажутся беспочвенными и незначительными. А после склеить разбитое сердце, успокоить её утешениями оказывается сложным и порой поздним, в результате, которого человек нечаянно превращается в невидимую стену между собой и дорогими ему людьми. После трех месяцев, когда Тогрулу пришлось также лишиться крова благодаря тому, что он не смог до конца оплатить кредит и вынужден был разменять квартиру на более тесное жилье, то тогда он, вспомнив фразы, произнесенные бабушкой; «Ведь женщина до гробовой доски не должна покидать очаг своего мужа, и лишь в конце жизненного пути, поменять свой родной дом на могилу. Да и не в этом дело. Что я? Мне и уголка предостаточно. Все равно одна нога у меня здесь, одна нога там. Рано или поздно переберусь в мир иной. На самом деле, мне тебе жалко. Боюсь я, а страшусь я того дня, когда тебе, возлагавшему свою надежду на эту комнату в кармоноскребе, не пришлось пережить гору лишений. А из них самое страшное, это лишения куска хлеба. Боюсь, как бы тебе не пришлось выдержать испытание хлебом насущным. Ведь голод – страшный фактор и  кому же не мне знать, что это такое. Как бы тебе вдогонку за хорошей жизнью, не пришлось завлечься к самому дну. Ведь в таких людей, каковыми являются эти олигархи, не стоит даже полагаться. Они ищут себя выгоду, а о бедняках им даже некогда думать. Я вас понимаю, вы, молодые, видите во всей новизне только плюс, но ты не в том положении, чтобы принять на себя такую обузу – оплатить кредит и без того сложной обстановке» - осознал ту истину, который прозвучал в его подсознании в виде следующей поговорки; «В доме, лишенным благословения старших, не найти благодати».