ФИДАН ВИЗИР КЕАНИ.

                                                  ЗОВ.

Лишь тому турку, кому под силу признать величия своих предков и познать их, удастся найти в себе силы для претворения в жизнь  могучих дел.

(Кемаль Паша Ататюрк).

История беспощадна к непредусмотрительному человеку.

(Кемаль Паша Ататюрк).

….Она бежала изо всех сил и всеми фибрами своей души ощущала, как нечто ее безустанно преследует. Это особенно было заметно по визгу преследующего ее существа, - и несмотря на то, что на глаза повсюду бросались тени, и она всё время чувствовала присутствия какой – то неизвестной силы, но в ней не нашлось отваги, чтобы отвернуться и взглянуть в лицо лешему. Холод, как струя, пробежала по всему телу, после чего, оглянувшись по сторонам, она лишь теперь уловила себя на том, что находиться на чуждом ей месте. Здесь гулял такой жуткий холод, что было больно зябко, а в довершении всего, страшила ее мертвая тишина и полумрак. Временами то там, то тут до её слуха доходил грохотанье шума волн, а вместе с ним и трескающийся звон каких-то железных сооружений, отчего у нее в голове неожиданно осенила мысль о том, что где-то в поблизости находиться море. Но, как, ни странно, и эта находки не давала ей покоя, ибо, она начала сознавать, что по всей вероятности, ей не суждено отсюда выбраться. Не взирая на то, что впереди была проложена дорога, и откуда–то проникал сюда тусклый свет, дающий ей возможность еле–еле передвигаться, она то ли из-за ощущения неопределенности, то ли из–за чрезмерной тревожности, на каждом шагу, спотыкалась, и побежав то в левую, то в правую сторону, никак не могла определить, куда же ей лучше вдаваться. И как она не пыталась отдалиться от наводившейся на нее ужас местности, конец этого пути переплетался с небытиём, а чувства страха и тревоги ни на минуту не давали ей возможности расслабиться. И тут, тусклый свет луны внезапно сменился ярким дневным светом, который резал ее глазки, и она плотно зажмурив веки, стала руками искать подушку, чтобы кое-как прикрыть голову, как в тот же миг, дребезжащий голос матери, раздавшийся прямо над ее кроватью, заставил ее вздрогнуть. Тюркан, невольно бредившая за это время во сне, приоткрыв отяжелевшие веки, вымолвила недовольным тоном:

–       Мама, дай поспать. Сегодня же суббота.

Но пожилая, грузная женщина лет сорока пяти, которая все время носила в глазах круглые, громадные очки, не пожелала даже слушать возражение своего дитя. Она отшвырнула одеяло в сторону и категорична произнесла:

–       А ну-ка, вставай. Каждый день одно и то же. Всю ночь напролет впяливаешь глаза на этот долбанный экран, а утром на тебя смотреть страшно, едва за собой тащишь ноги, да и сама с внешности напоминаешь мертвеца, нежели нормального человека. Хоть и смотришь на телевизор, но думы у тебя блуждают где-то далеко. Я одного не пойму, как же терпит тебя Эльдар муаллим? Он весьма строгий начальник и не выносит, того, чтобы его подчиненные все время ходили с красными глазами и зевали. Нет, с таким темпом и работоспособность у тебя снизится до нуля. А у тебя не только в воскресенье, но и на все календарные дни одна и та же привычка – ложиться поздно, а под утро, встав с постели, отправится на работу натощак с опухшими и слипающимися веками.

Тюркан, хоть и выслушала до конца укоры матери, но у нее не появилось желание на них ответить, посему она, впросонках встав с постели и даже не застелив его, прошагала в комнате, а затем, сделав несколько движений, типа утренней зарядки, достала из шифоньерки полотенце, аккуратно лежавшее на верхней полке, но, прежде, чем выйти из комнаты, отвернулась, и холодно взглянув на мать, заявила:

–       Извини, мамочка, но так уж получилось. А, что касается моего патрона, то он хотя и кажется тебе на первый взгляд суровым мужиком, в сущности, он совсем не придирчив и довольно чуткий старичок. И потом, я же своевременно выполняю все его поручения, и за эту пятилетку ни разу его не подвела. И потому, он особенно не жалуется.… А для себя я выкрала ночь, которой лишать меня не стоит. -  хладнокровно ответила матери молодая женщина, зайдя в ванную комнату. Но, мать не собиралась отставать, и на этот раз, постояв за дверью, продолжала брюзжать:

–       Ох, как же ты изменилась, до того стала пренебрежительной к своей жизни, что дальше некуда.…, – тут женщине трудно стало удержаться и на ее глазах появились слезы. - Ну, я же, в конце – концов, тревожусь за твое здоровье. Ты же еще не совсем окрепла. А когда, каждое воскресенье, зайдя к тебе, замечаю твоего жалкого состояния, то в эту минуту так и хочется наложить на себя руки, да простить меня Аллах. Ни питания у тебя нормального нет, ни отдыха. Набиваешь живот пиццей, гамбургером, донярью, и шавурмой[1]. Как бы ты ими не насытилась, причиняешь этим вред не только своему желудку, но и карману. Притом, что в кармане не валяются лишние деньги, чтобы ими раскидаться. А вот приготовленные мною блюда  – горячая домашняя еда, так и остается в морозильнике нетронутым. Доченька, дорогая, мы бы сходили с тобой к врачу. Я же не слепа и вижу, что ты не в себе. И во сне начала бредить, и аппетит у тебя никчемный и все это, наверняка, из–за обострения депрессии, которая мучает тебя с недавних времён. Дочка, поверь, что я как мать тебя прекрасно понимаю, так как являюсь живой свидетельницей пережитого тобой кошмара. Но я все-таки считаю, что тебе давно стоило бы примириться с той утратой, как бы это не причиняло тебе боль. А коли ты решила поставить крест на свою судьбу, хотя бы пожалей меня. Да пойми же ты одну истину – когда речь идёт о смерти, выбор за нами не стоит.

Тюркан, слушая мать, вытирала мокрое лицо полотенцем и на этот раз, разрешив матери вдоволь выговориться, она спокойно произнесла:

–   Мать, ты опять за свое. – И выйдя на коридор, постояла на секунду с ней лицом к лицу, после чего глубоко вздохнув, высказалась: - Ты пойми, что никто и ничто не в силе вырвать эту боль из моей души. Да и не удастся. Нет такого стимула, который бы принудил меня ухватится обеими руками за эту жизнь. Понимаешь, взорвалась та нить, которая связывала меня с ней.– сказала она, с раздражением вешая полотенце на крючок у двери, и направляясь к кухне. Но мать не собиралась сдаться и, следуя за своей упрямой дочерью, приступила к упрёкам:

–   Не богохульничай. У тебя же, в конце – концов, все есть. И дом, и заработок, и даже семья, которая всегда и во всем тебя поддержит. К тому же, житьё у тебя не скудное, а вполне занятное. Ты занимаешься именно тем делом, которого любишь, а не тем, которого навязывают тебе с силой. Доченька, перестань, наконец, бунтовать, поскольку этим ты все равно ничего не изменишь. Тебе давно бы пора проявит смирения, а ты, вместо этого, да не услышит тебя Аллах, толкуешь о смерти.

На этот раз, глядя на женщину искоса, Тюркан заговорила так холодно, что у матери от отчаяния сжалось сердце.

–       …Возможно ли, смириться с утратой самого близкого для тебя человека? И как бы ты поступила на моем месте, если тебе довелось пережить такую потерю?

–       А что, по-твоему, доводится чувствовать матери, у которой на этом белом свете, кроме одной дочери, исключая мужа, никого не осталось? Ты представь, как же невыносимо, когда ей приходится стать очевидцем того, как ее дочь решила заниматься самоуничтожением. И каким же образом стоит поступать матери во имя предотвращения угасанья ее последней надежды? Не уж то, опускать руки и продолжать наблюдать за всей этой чудовищной ситуацией? – спросила мать, а после, сдерживая свои эмоции, взмолилась: - Доченька. Прошу, не терзай меня такими пессимистическими соображениями. Я и так замучалась.

Но, и эти фразы не нашли отклика в обледеневшем сердце дочери, и, она раздраженно сняв с плиты чайник, налила себе чаю, а затем, глотнув его, тихо спросила: