–       К чему все эти разговоры, мама? Все равно от этого мне лучше не станет. Проще всего советовать, чем осилить барьеры и воспрянуть духом. И чего же ты мне порекомендуешь на этот раз? Снова обращаться к врачам и принужденно выслушивать их никчемные рекомендации? Мама, тому, кому ни разу в жизни не пришлось испытать те страдания, к которым обречена я, никак не войти в моё положение. А ввиду того, что бессмысленные беседы со мной не способны вести к позитивным результатам, я тебя уверяю, что доктора сразу же бросаются пичкать меня лекарствами. Я не желаю посредством этих многочисленных антидепрессантов превратиться в квашню, которую можно взяв под руку, управлять, как тебе заблагорассудиться. Это не мой выбор. Мама, это боль так слилась со мной, что никто и ничто, помимо меня самой и моей душевной силы, не сможет дать ей достойного отпора. Я обязана найти в себе ту мощь, которая способна, если ни сразу, то хотя бы постепенно содействовать мне в том, чтобы я смогла отойти от внезапного удара судьбы, поскольку смириться с этим я никогда не решусь! А с другой стороны, мне осточертело бежать от реальности. Пора бы взглянуть в лицо действительности и может тогда, когда мне удастся её принять, наконец - то появиться новый стимул к жизни. Вот в чём мое спасение. Но для всего этого понадобиться время, чего ты так скряжничаешь мне уступить. Я обязана сама, понимаешь, сама, без чьих – либо вмешательств, справляться с тем ураганом, который в течение многих лет бушует в моей внутренней «Я», иначе, моя жизнь окончательно утратить своего значения. И единственный, в чем я, в данный момент, не нуждаюсь, это твои бесчисленные нарекания. Ты должна признать, что в этой жизни есть и такие моменты, в которых, человек должен разобраться без чьей – либо подмоги. Мамочка, я уже давно вышла от того возраста, чтобы дать тебе возможность мне контролировать. И к тому же, я давно уяснила для себя, что для меня хорошо, а что плохо.

Эти слова так разозлили мать, что она почти закричала:

–       И ты называешь хорошим то, что ночью не высыпаешь, а днем вкалываешь, как вол?! – но позже, вынужденно овладев с собой, она решила снизить тон: - Неужели, ты и в правду полагаешь, что именно в этом твое спасение? Нет, так не может продолжаться. Ты, с таким темпом доведёшь себя до изнурения. Поскольку люди, вроде тебя, иногда в безвыходных ситуациях смекав, что не могут причинить боль недругам и, сознавая то, что, им не удастся брать от жизни того, в чем они так нуждаются, либо вымещают всю злобу на других, или же выбирают путь, ведущий к само растрачиванию. Темп жизни должен соответствовать биению нашего сердца. А ты словно пытаешься его обогнать.

–       Прошу тебя, нет, не прошу, умоляю, если тебе тяжело оставаться на стороне, то хотя бы не дави на меня, и не указывай, как мне поступить! – более пронзительно вымолвила Тюркан, отшвырнув в умывальник лежавшего впереди нее недопитую до конца чашку. А матери, растерявшейся от подобной реакции, ничего не оставалось, как развести руками.

–       Доченька, ну, откуда у тебя такая уверенность, что я на тебя давлю? Ну, мы же не возражали, когда ты надумала уехать от нас и поселиться в этой квартире? –  спросила мать немного погодя, и, при этом, указывая на своё беспристрастное отношение к ней, в надежде образумить своего дитя, но Тюркан, как и прежде, оставалась неумолимой. 

–       Ну, хоть на этом спасибо…., – вымолвила она, укоризненно взглянув на мать, после чего вздохнув полной грудью, добавила: - Ох, известно ли тебе о том, что, по крайней мере, у наших семьях существует одна и та же проблема. Наше окружение и любящие нас люди так тесно нас опекают, что даже в жутких ситуациях, им трудно дать своим близким времени для раздумья. То есть, я имею в виду своих ровесников. Не только думать, даже передохнуть, и то становиться невозможным. Вы даже не можете себе представить, что, пытаясь защитить и устранить самого близкого вам человека от невзгод, вы, сами этого не сознавая, превращаете её жизнь в адское мучение. Вот поэтому от нас и выходят неприспособленные к жизни люди…. Мама, может я и сдамся в этой борьбе с собою, но я, хотя бы буду знать, что предпринятые мною попытки были моими собственными усилиями. – произнесла она, и проходя в гостиную, устроилась за письменным столом, где уже был установлен персональный компьютер. Халида ханум, постояв на минутку в кухне и вздыхая от тяжести в душе, взяла в руку уцелевшую чашку и после того, как помыла, валящихся на умывальнике гору посуд, непромытых со вчерашнего дня, прошагала в комнату, где и находилась ее дочь. Не взирая на то, что она уже в протяжении десяти минут, молча сидела на диване, и взялась за ручную работу, к которой она приступила два месяца назад, да не сумела её закончить, ей, все же, не удалось успокоится, и она, мрачно парировала:

–       Хорошие претензии у тебя – не вмешивайтесь в мою жизнь. Даже отца с таким вольным характером превратила в сердечника. И к нам не перебралась. А по твоему нынешнему положению и не скажешь, что ты еще в детстве боялась темноты и одиночества, теперь же ты не только по уши влюбилась, но и сроднилась с мраком, да и живешь как аскет, в своем воображаемом мире. Так и скитаешься в квартирантах, хотя у тебя был гораздо лучший выбор, чем этот – взять, да вернуться к мужу. У тебя же в жизни все категорично, нет, так нет. Не понимаю, с кем это ты так сошлась и что за манера - сторониться людей? – жаловалась мать, как Тюркан, прислоняясь к креслу, и, скрещивая руки, тихо заявила:

–       К кому же я должна была вернуться, мама? Ведь именно благодаря его настойчивости, мне и пришлось расставаться с моим мальчиком. Он не должен был меня принуждать к тому, чтобы я отправила его одного в районный центр….,- сказала она, но мать, сразу же, перебив ее, сурово высказалась:

–       Нет, это ты не должна была пойти за ним, сидела бы у себя дома и дождалась бы его возвращения, а не ходила бы за ним по пятам! – с явным порицанием твердила Халида ханум, не кладя из рук свою работу. Тюркан, быстро поднимаясь с кресла и подойдя к окну, молча простояла там минуты три, и, матери, решившей, что и эти слова останутся без ответа, пришлось удивиться, когда она вдруг заговорила:

–       Не могла я лишать свекра права прощаться на смертном одре со своим единственным внуком. А ведь это был его последним заветом. Ты же знаешь, между ними сложились особенное отношение, малыш бы меня этого не простил. А теперь, по стечению обстоятельств, они вместе… Нет, я не имею права кого-либо осуждать. В том, что случилась, виновата лишь я. Да и он не должен был лишать меня возможности присесть к своему мальчику. Если бы он позволил, то мне бы удалось воссоединиться с ним и телом, и душой!– сказала она, словно убеждая себя в правильности своего соображения. Тут Халиде ханум стало более чем жутко и она, почувствовав, как в ее груди появились колики, тяжело поднялась с места, подошла к дочери, после чего, поставив одну руку на ее плечо, а с другой рукою приласкав длинные, черные волосы Тюркан, издала протяжные и жалобные звуки от горя:

–       Доченька, милая ты моя, вспомни, ведь это же было предпринято во имя его же спасения. В ту пору все взрослые, во имя того, чтобы оберегать своих детей, отправляли их подальше от того пепелища.

Но эти слова прозвучали так недейственно, что в ту же минуту повисли в воздухе. Тюркан, не оборачиваясь к матери, так и продолжала говорить, словно беседуя сама с собою.

–       Да, мы запланировали его участь, но все вышло наоборот, и я сама не понимая, чего вытворяю, вынесла смертельный приговор своему же ребёнку. Во всем виновата я, и только я! Мама, а я даже не сумела достать его трупа. Ох, если бы мне тогда «посчастливилось» его захоронить на кладбище, то имела бы я сейчас могилу, куда бы я смогла сходить и оплакивать его усопшую душу. Отнесла бы я к нему цветы, спела бы ему колыбельную, и он дал бы мне силу жить. А нынче его душа блуждает в неведении. Он точно не со мной. Он отрекся от меня, да, отрекся. Потому, что я, как мать, достойна отвращения. Вот поэтому он мне даже и не сниться….О, Аллах, куда же смотрели твои глаза, когда эти звери учинили такую дикость и, впоследствии, отобрали жизнь у неповинного ни в чём ребенка?! Ну, где, где же твоя кара?! – сокрушалась молодая женщина из-за горя и избивала себя, как вдруг испуганная мать, с силой схватив за руку своего дитя, которую она подняла в знак протеста, принудила ее опускать их, и, поворачивая к себе дочь, прижала ее голову к своей груди.  

–       Ни говори так, доченька, умоляю, успокойся. И не смей больше, слышишь, не смей, восстать против Него, ты этим только усугубишь своего положения. Ну, что поделать? Воля Господня неумолима, – сказала она в слезах и, продолжая её приголубить. Затем Халида ханум отвела ее от окна, и принудила присесть. Но душа Тюркан никак не могла найти покоя и она без передышки твердила:

–       Забрать жизнь у маленького ребенка – это его воля?! Я не признаю такую волю, не признаю! А где же его справедливость, мама, где?! Никогда не было, и не будет никогда на этой земле правосудия! И уж тем более, в Его царстве! Если бы он позарез нуждался в чьей-то жизни, то лучше всего унес бы меня, нежели невинную душу моего ангелочка. Так или иначе, я дожила свой век, но он, он же еще недавно постиг жизни. За что ему суждено было умереть такой трагической смертью, мама, за что?! – закричала она еще громче и в ее глазах появилась искра гнева. Мать, бросаясь в кухню и возвращаясь оттуда со стаканом воды, заставила Тюркан ее выпить, а затем, снова присев к ней, обняла ее голову, словно была готова петь ей колыбельную.

–       Нет, доченька, ты не права, иногда даже Он бессилен над бесчеловечными поступками людей. Что ж я это говорю? Просто у него больше терпения, чем у смертных, но кара его куда страшнее, и им его не избежать. У него же там нет дубины, чтобы он в каждом удобном случае, бил им по тем головам, которым место в виселице. – убежденно говорила мать, - Вот увидишь, эти фрицам, - о чёмчтоее я болтаю, немцы же были более благодушными, чем эти хищники, - эти варварам не миновать наказания. Они рабы шайтана, но и гнету тирана так или иначе наступит конец. – как Тюркан, уставившись на одну точку, тихо и уныло произнесла:

–       Но это его не вернёт.

–       Когда на наших землях воцариться мир, тогда и его душа обретет долгожданного покоя. – сквозь слезы говорила мать, обнимая и целуя голову Тюркан: - И мужа своего не вини, не будь к нему такой жестокой. Он и без того, бедняга, окончательно спился. Ну, как вы не поймете, ушедшего никак не вернуть. А вот начать жизнь с нуля никогда не поздно. Помнишь, как он раньше всеми силами пытался уверить тебя в этом, а ты, ты уперлась и не уступила. Какая же ты неподатливая.  Не все же было потеряно, доченька… Ох, и что же мне с вами обеими делать? Вы оба себя сознательно уничтожаете, а мне страшно на это смотреть. Вы что, сами себе враги?– Халида ханум, в течение десяти лет, всем существом пыталась помочь дочери выйти из этой ситуации и по ее убеждению, ей бы на пользу пошла встреча с Джаванширом, бывшим зятем, в котором она и души не чаяла, и в придачу, жалела не меньше своей дочери. Но советы матери продолжали оставаться не сбывающейся мечтой и, дочь не уставала их проигнорировать. И на этот раз события чередовались обычным ходом. Тюркан, вырвавшись из объятия матери, вяло заговорила:

–       Стоило ли? Начать все с нуля, с чистого листа. Новая жизнь….Ох, мама, она не для таких, как я. Да и брак должен длиться до тех пор, пока он не успеет превратиться в тяжелую ношу для обеих сторон. А для нас он стал бременем... Ну, что поделать, времени вспять не повернешь, передаться забвению тоже невозможно, хотя большинство людей занимаются самообманом, когда утверждают, что плохое остается позади. Но это вовсе не так. Мы просто имеем определённую черту - при желании сторониться от устрашившихся нас реальностей. А на деле, у нас все это заложено подсознательно, и, когда у нас появляется мизерная надежда, касательно того, что мучающие нас воспоминания больше не станут нас томить, они вдруг, ни с того, ни с сего, всплывают в наружу и боль, причиняемая ими, становиться во сто раз невыносимой, чем предыдущие  истязания.  От этого никуда не спрячешься. Это будет сопровождать тебя до гробовой доски. Только вот непрерывная работа приспевает тебе на помощь, но и она не вечна. – промолвила дочь, наконец–то, направив усталый взгляд в лицо матери. Халида ханум, немного усмехнувшись, и, массируя плечи дочери, убежденно высказалась:

–       Ну, коли, не вечна, так не ухватись ты за него, как за солому. Работа-то не волк, в лес не убежит, да и не скроется.….. Ах, если бы ты дала ему шанса, если бы вы завели хотя бы одного ребеночка…,- не смогла сдержаться мать и опять проболтала лишнего, после чего, Тюркан вскочив с дивана, заорала: 

–       Нет, мама, нет! Хватит! Достаточно! Мама, уходи, прошу тебя, уходи и не навещай мне до тех пор, пока я сама тебя не позову! – запальчиво и громко потребовала от матери удалиться молодая женщина, направляясь к двери. Подавленной и отказывающей поверить услышанным словам Халида ханум, практически пришлось побежать за ней, как за ребенком, и, догнав ее уже возле двери, она спросила:

–       Ты что, доченька, выгоняешь меня? Неужели тебе становиться так неприятно от моего посещения? Ты не имеешь морального права упрекнуть меня в назойливости. Я же мать. И, как каждая мать, имею права проявлять заботу о своем ребенке. Ты только не думай, что я жду от тебя благодарности. Но при виде твоего состояния, я не могу остаться в стороне. Сейчас мне вдвойне жутко, чем тебе, я уже потеряла внука, но тебя я не могу и не хочу терять,  – в надежде смягчить сердце дочери жалобным голосом убеждала ее мать, но Тюркан, даже не умудрившись взглянуть на нее, угрюмо буркнула:

–       Если ты будешь продолжать в том же духе, то я тебя уверяю, что недалек тот день, когда и меня рядом не станет! Не надо мне помогать, мама, понимаешь, не надо! Мне не хочется тебе грубить, но ты выводишь меня из себя своими неуместными репликами и при этом пользуешься своими материнскими чувствами, как щитом. К твоему сведению, я тоже когда-то была матерью, у меня был, как бы вы не старались в угоду меня этого отрицать, у меня был ребенок! И это более чем достаточна, чтобы я всю оставшуюся жизнь горевала за свое дитя. И не лезьте ко мне больше! Уходи, мама, уходи, мне не хочется тебя обидеть,– вспылив, произнесла она, и Халида ханум, кто не в силах была ей перечить, схватила сумку, и, пройдя мимо своего ребенка, пыталась поймать ее взгляда, хотя и это не увенчалось успехом.