–       Значит, вам тоже пришлось от них настрадаться? А я даже не был в курсе, наверняка, это случилось на днях,– сказал он, поднимая брови от изумления, а затем, не дав женщине возможности возразить, вымолвил: - Как знать, может, ты и права. Но тогда они дружно притеснили нас. Хотя в одиночку они бы на это не осмелились, да и осилить нас тоже бы не сумели. Но, убедившись, что война завершилась в их пользу, они решили нас «по-дружески навестить».

–       А как же, легче всего свалить спотыкавшегося. – снова с иронией отозвалась Тюркан, после чего злобно произнесла: - Ох, какие же они трусы!

–       Они и были трусами. – согласился на этот раз со сказанным мальчик, а затем, заметил: - Но даже самый большой трус может превратиться в самодовольного негодяя, если он сумеет добиться попечительства могущих «собратьев». Еще до этого, отец мой рассказывал нам об одном армянском священнике по имени Мушек, который стал зачинщиком восстания в Адане. Он, еще тогда рекомендовал своим не злоупотреблять пищей и одеянием, а продать всё необходимое для приобретения оружия. Именно тогда две сотни армянских воинов и поклялись убить мусульман, якобы с целью защиты армянских кварталов.

   Этот рассказ мальчика в тот же миг нашёл отклик в душе Тюркан, ибо напомнили ей идентичную трагедию народа и она не выдержав, заявила:

–       Это - двухсотлетняя заноза, которая выслеживает лишь одну цель – как можно больше навредить человечеству.

–       Согласно этим  соображениям, они и взялись за оккупацию чужих земель и за создание «Великой Армении», которая до сих пор на белом свете и не существовала. - продолжал рассказ мальчик, кивая головой, - Воспользовавшись с тем хаосом, который образовался в нашей земле, им и захотелось обзавестись лишними километрами. Но они не только с нами так жестоко обошлись, до нас были сожжены семь курдских поселений. Для этого они устроили настоящее представление: одевшись в курдские одеяние, поубивали тюрков и своих же неугодливых армян и все во имя того, чтобы разжечь конфликт среди народностей. А затем, когда мы попытались себя оборонять, они объявили нас дикарями, хотя беспредел был учинен ими. Нам что, следовала встретить их с овациями? Они обвинили нас в армянском геноциде. О каком геноциде могла идти речь, когда мы всегда вставали на защиту «слабых» и даже судили тех, кто на них нападал? Мы всегда относились к ближним соседям с состраданием и любовью[1]. И вот чем они нам отплатили.

–       Есть у нас такая поговорка: вор, перекрикивая всех, вконец добился–то того, что смог выставить честного человека перед людьми в свете лгуна. Что делать миролюбивому соседу, когда его «сосед» все время пытается ему насорить. А когда твои добрые намерения противоречат мерзким планам «соседа», то это и создает почву для вторжения на твои земли. Сынок, они неблагодарные сумасброды. Ради своих необоснованных амбиций ни перед чем не остановятся. Они не только пристрастились к нашим с вами землям, но и на всю культуру, начиная с музыки, и  кончая кухней. Как же быть «великому» народу, у которого нет ничего своего? Лучше уж носить брюки вся в латках, чем ходить голым. Если это был геноцид, то любопытно, как называется тот акт вандализма, которого они совершили над нашим населением? В течение одного столетия, они трижды истребили мою нацию. Первый раз  в Иреване, который являлся родиной моих предков и близлежащих районах они уничтожили 50 тысяче людей, истинных джемаатов этого древнего азербайджанского ханства, второй раз добрались до столицы, перебив на пути почти, что все население страны. Число погибших от рук этих извергов в Баку настигло 15000, в Губе 3000, а в Шемахе 13000 человек[2]. Хорошо что, еще тогда ваши солдаты вызволялись нам помочь, а то неизвестно, чем бы все это закончилось. А в третий раз, они, ворвавшись в Карабах, организовали там настоящую бойню, жгли Коран, разрушали мечети, в лучшем случае, превращали её в хлев, глумились над могилами наших предков, историческими памятниками, над женщинами, детьми, стариками, над ранеными и больными[3]. А ведь по законам войны, нельзя добивать раненых и истерзать мирных жителей. Мы-то умеем соседствовать, наша страна всегда была многонациональной, в нашем государстве проживает много русских, евреев, грузин, тюрков, лезгин, и даже представители национальных меньшинств – авары, аджарцы, таты, талыши. В том числе, сами армяне, создавшие семью с азербайджанцами, которые не жалуются на дискриминацию. У моего супруга было столько друзей из разных народов, которые воевали с ним плечом к плечу, и все из-за того, что они считали эту страну своей, а нашу борьбу правым. Им не было жалко пролить добровольно свою кровь за этот край, хотя об этом никто их не просил. Мы дружелюбно и гостеприимно к ним относились, всегда выходили им навстречу, и лишь истинные граждане, которые знали цену хлеба и соли, ответили нам благодарностью. А вот когда гость, сидя на корабле, нагло заявляет о том, что капитан ему обязан, то это более, чем нахальства, – с явным презрением промолвила Тюркан.

–       Всегда так.– заговорил мальчик, затрудняясь верить своим ушам, а напоследок он заявил: - Виноватый всегда найдет, чем оправдать свою неприязнь, а мольбе угнетенного и обездоленного не дойти до ушей «глашатаев» справедливости. Вот и мне так же пришлось стать очевидцем трагедии моей родни. А единственная наша вина заключалось в том, что они надумали сорвать у нас большой куш, а также в том, что Бог произвёл нас на этот мир турками, «басурманами^[4]», как нас с отвращением называли тогда русские. Женщин и детей убивали у нас перед глазами, воткнув в них вилы. Я как сейчас помню. Соседского 13-летнего парня вбили гвоздями к окну. Чтобы мальчик не вопил, они впихнули в его рот отрезанную грудь его матери. Он умер через семь минут от потери крови. Затем они разрубили на кусочки его мёртвое тело и сбросили их собакам на разъедание…Моя мама тоже пала жертвой этих варваров. До этого случая, она успела спрятать меня в хлеву и во имя того, чтобы от нашей семьи уцелел хотя бы один ребенок, поручила мне никуда не выходит до того, пока эти озверевшие существа не покинут нашу землю. Так прозвучали последнее слова моей матери: «Мехмет, ни при каких обстоятельствах, не покидай это убежище, живи и чаще вспоминай о нас, помни, пока ты жив, жива наша память. Пусть размножится наше потомство, пусть не потухнет свеча нашего очага».... А старшего брата моего и других взрослых ребят насильно впихнув в трубы, замуровали их со всех сторон, и задушили, не дав им, глотнут воздуха. Я до сих пор слышу их голоса и стук этих труб, их которых они так пытались выбраться. Они стучали по железному корпусу, плакали, кричали, всё время, возлагая надежду на то, что их пожалеют и отпустят на волю. Почему бы и нет?  Мы  же в отношении к ним никакого зла не совершали, – беспомощно сказал мальчик, утирая слезы, катившиеся у него с глаз, и снова вернулся к сказам о матери, - А после того, как они покончили с матерью, мне пришлось стать очевидцем ужасного. Двое армян стали глумиться над телом мамы, они разрубили ее на части, а когда один русский солдат спросил у них, зачем им не оставить в покое мертвую, они разом произнесли: «Даже если она и мертва, но все видит. Таким образом, мы и умерщвляем ее душу»…..,– поведывал Мехмет Тюркану про горе, впавшему в его долю и каждый раз, когда он упоминал о матери, мальчик давал паузу и съеживался, от чего стало заметно, как ему мучительно об этом рассказывать:

–       Знакомый «почерк». Ходжалы….,- в тот же миг с шепотом вырвалось у Тюркан эти слова, но мальчик настолько был увлечен беседой, что, не обращая внимания на эту фразу и притупив свой взор на одну точку, продолжил.

–       Я хотя тогда и дал матери обет, что, ни в коем случае, не выйду наружу, но при виде этой сцены, который разыгрывался прямо перед моими глазами, не смог выдержать и напал на них с серпом на руках, которого я с трудом смог достать из соломы. Мог ли я противостоять таким громилам? – жалобно признался Мехмет и захныкал. Проникнувшись к нему с пониманием Тюркан, с трудом передвигаясь вперед, подползла к нему поближе, и, судорожно схватив за его хрупкое тело, протянула к себе. Теперь они оба стояли под тусклой лунной полосой, и Тюркан, хоть и тягостна, но принужденно стала на колени. А мальчик, продолжив свой рассказ, произнес: - Мне сразу же вырубили, связали и вместе с другими ребятами, да стариками вывезли в незнакомую для нас  местность. Мы передвигались то пешком, то в набитых людьми вагонах и в конце томительного пути, дошли до холодных краев, где бушевал страшный ураган и мороз, от которого так и стучали зубы. Там мы встретились с нашими пленными солдатами и добровольцами, состоящих из мирных жителей – из стариков и из ребят, коим было только двенадцать – шестнадцать отроду и кто участвовал в группе сопротивления Сарыкамыш. Жуткая же была сцена, они от холода и от голода так посинели, что напоминали настоящих мертвецов. Глаза некоторых были колоты, нашлись среди них и те, которые объяснили нам причину. Оказывается, в тамошних больницах, работали армянские доктора, которые без какой – либо причины удаляли им глаза. Не знаю, как я тогда остался жив, но я не назову это чудом, потому что единственная надежда, которая дала нам всем тогда силу выжить, было только упование на то, что когда-то нам будет суждено вернуться назад, на нашу родину. Нас было десять тысяч. Десять тысяч сердец, бьющиеся любовью к родине и пылающие в агонии тоски по ней. Мы вовсе не боялись смерти, нет. Мы лишь страшились того дня, когда нам придется навеки закрыть глаза со

словами на устах: «Джаным, Ватаным»[5]….